Квинтэссенцией крайних суждений о модерне в историографии послевоенных лет может служить книга А. Цапенко, посвященная советской архитектуре. «По своему идейному содержанию и конкретным формам,- писал автор,- модерн полностью вытекал из упадочной идеологии буржуазии.

Образы и формы модерна были следствие субъективизма мистики и декадентской символики, свойственных разлагающейся буржуазной культуре…

». И далее: «Модерн ставил мир субъективных переживаний, личных вкусов и эстетических представлений выше общественных интересов, открыто объявляя о своей отчужденности от них. Это было искусство предельно индивидуалистическое, антиобщественное в прямом смысле этих понятий…» и. Типична в этом отношении оценка, данная модерну на страницах «Строительной энциклопедии»: «Для модерна были характерны субъективистическая трактовка художественных проблем архитектуры и иррационализма…

в поисках новых средств выразительности, что сближает модерн с упадочными явлениями изобразительного искусства и литературы того времени…

». Господствовавшие в 30-50-е гг. идейно-образные критерии в оценке архитектуры не способствовали выработке диалектического взгляда на процесс формообразования. Характерно, что особенно критикуется формальная школа искусствознания, имевшая большое влияние в России в 20-е гг. Методика исследования модерна, предложенная А. Федоровым-Давыдовым, не получает дальнейшего развития.

Поэтому в историографии 30-х гг. модерн выглядит механическим вкраплением в общую канву развития русской архитектуры вне связи с параллельными, предшествующими и последующими явлениями.

Включение России в международную систему империализма и усиление притока иностранного капитала в русскую промышленность рассматриваются в качестве основной причины, способствующей появлению в нашей стране архитектуры модерна. В оценке модерна особенно подчеркивается его космополитический характер и сознательный разрыв с национальными традициями, отрицаются его серьезные попытки поисков современного стиля на национальной основе 1в.