С другой стороны, были попытки видеть продолжение космополитических тенденций модерна в архитектуре советского конструктивизма 20-х гг., поставить на одну плоскость эти «безыдейные» явления, оторванные от национальной культуры. «Поздний модерн,- писал М. Цапенко,- постепенно переходит в направление, которому суждено было затем сыграть известную роль на раннем этапе развития советской архитектуры — в конструктивизм. Как модерн, так и конструктивизм продолжают одну и ту же линию все углубляющегося разложения архитектуры как органического искусства…

Таким образом,- заключает он,- был углублен процесс денационализации архитектуры, т. е. ее отрешения от национальных форм. Это было завершением явно выраженного безнационального стиля в архитектуре, который до сих пор господствует в буржуазных странах…

». В историографии этих лет модерн критиковался за неограниченность, ему отказывали в конструктивности, а природу стиля по-прежнему выводили из живописи как некий идеологический феномен20.

В наследии предреволюционной архитектуры признавались лишь направления,, связанные с исканиями нового русского и классическом стиля, созвучные архитектуре 30-х гг. и послевоенного десятилетия.

Причем эти искания обычна противопоставлялись модерну и рассматривались как некий позитивный выход из создавшейся кризисной ситуации тех лет. Рассмотрение ретроспективных течений по принципу «содержание — форма» соответственно давало чисто идеологическое объяснение причин их возникновения в предреволюционной архитектуре.

Эти мысли проводятся на страницах «Истории русской архитектуры»: «В России господство модерна было недолговременным.

Для заказчика он был только очередной модой, а более требовательные к себе архитекторы скоро разочаровались в нем, поняв, что его надуманные искусственные формы не могут создать чего-либо равного по выразительности и образности произведениям архитектуры прошлого.