В условиях России постановка проблемы стиля не приобретала характера отвлеченного эстетизма, а непосредственно связывалась с задачами социального и демократического преобразования общества, приобретала общественную значимость. Характерно, что новое искусство мыслится как возрождение настоящей «большой красоты» во всей жизни и для всех. «Надо, чтобы красота сопровождала нас всюду, …

чтобы она обнимала вас, когда вы встаете, ложитесь, работаете, одеваетесь, любите, мечтаете или обедаете. Надо сделать жизнь, которая прежде всего уродлива — прежде всего прекрасной»,- писал обозреватель журнала «Новый путь».

С. Щербатов мечтал о создании в России коллективного центра синтетического искусства, который будет служить целям «устройства интерьеров комнат как некого органического и гармонического целого, где, начиная с обработки стен, мебели, кончая всеми деталями, проведен был бы принцип единства…

как незыблемый закон…

». А. Бернардацци выступает с призывом «…

вынести крупнейшие произведения отечественного искусства…

на улицу, на свет божий, поставить их перед глазами толпы, на виду у прохожих — Вы этим совершите дело в духе нашего времени…

». Идея «всенародного пользования» искусством проходит лейтмотивом в рассуждениях о новом стиле. В этой связи русская критика открыто симпатизирует У. Моррису, осуждая эстетов новейшей формации, проповедующих искусство для искусства, искусство для немногих.

Современники пытались связать новый стиль в архитектуре с настроениями и обстановкой, порожденной революцией. Однако, они уже ощущали некую утопичность самой идеи нового стиля, расхождение мечты с действительностью, улавливая экспонируемых интерьеров, сравнивая их с театральным реквизитом.

«Это красота, но отнюдь не вечная, а лишь для «пока»,- писал обозреватель о выставке искусства.